«…понимаешь, дорогой друг, что нынешняя магия способна продлевать жизнь не бесконечно. Далеко не бесконечно. И как бы мы ни замедляли старение наших тел, время берёт своё. И чтобы убедиться в этом, достаточно просто посмотреть в зеркало. И также тебе прекрасно известно, что никто из нас не может уйти просто так, не может унести свои знания на ту сторону бытия. Не имеет права. Потому что мы — последние осколки былого величия. Последние капли былой силы. Мы обязаны воспитать учеников. Но — увы. Грустно, мой друг. Грустно и печально…
…старых листков одной из древнейших книг. И, кажется, нашёл выход: если ученика нельзя найти — его можно создать. Если нельзя продлить жизнь — можно продолжить существование в нежизни. Да-да, друг мой, я говорю о давно утерянном искусстве создавать так называемую высшую нежить. Последние десять лет я посвятил как раз этой проблеме. И нашёл решение. Или, во всяком случае, что-то похожее. То, что в худшем случае позволит мне получить ученика, а в лучшем… Нет, не буду загадывать. Говорят, это дурная примета. А я в последние годы становлюсь суеверным. Увы, друг мой, как я писал в начале — время берёт своё. Сейчас же я могу сказать только одно: если у меня получится, ты узнаешь об этом первым.
Засим прощаюсь.
Твой…»
— Ты совершил столько ужасных грехов, что Святые Отцы тоже взяли на себя грех и повелели мне ускорить твой путь к Престолу Справедливого, — высокий широкоплечий человек в небогатой поношенной одежде охотника, под которой скрывалась отличной выделки кольчуга, говорил размеренно, негромко. Он не испытывал к собственноручно искалеченной и пока ещё живой жертве никаких чувств. Он просто следовал освящённому не одним десятком лет ритуалу: казнимому следовало объяснить, за что его казнят.
— Первый и наибольший твой грех — ты не отрёкся от данного тебе Нечестивым, — Храм Справедливого не одобрял магию.
— Второй и не менее страшный твой грех — ты выбрал из данных тебе путей темнейший из тёмных, — некромантию Храм считал мерзостью и уничтожал её адептов везде, где встречал.
— И третий, такой же страшный, как и первые два — ты встал на пути Истинной Веры, — тех же, кто осмеливался помешать претворению в жизнь его планов, Храм ненавидел. И не считался ни с чем, сокращая земной путь дерзнувших. Таких, как этот старик с переломанными костями и розовой пеной, пузырящейся на губах при каждом выдохе. Первый из четырёх, которых должен был отыскать палач.
Жертва, лежащая на отполированном гранитном полу, пошевелила губами, и убийца прервал свою речь: если вдруг грешник решит покаяться, покаяние сие следует принять и сообщить о том святым отцам. Дабы молитвами своими могли они смягчить сердце Справедливого. Потому замолчавший храмовник опустился на одно колено и склонил голову пониже, пытаясь разобрать невнятный шёпот. Несколько секунд спустя он огорчённо вздохнул. Старик раз за разом повторял всего одно слово: «Опасность! Опасность!»
«Свихнулся, — мелькнула в голове палача мысль. — Моя вина. Не рассчитал. Думал, он крепче». Свихнулся. Жертва, не выдержав мучений, сошла с ума. И дело было даже не в том, что теперь святые отцы наложат на нерадивого исполнителя епитимью. Нет. Наказание за плохо сделанную работу — справедливое наказание. Хуже было другое: теперь преступник покинет этот мир, не осознав всей глубины своего падения. Намного хуже.
Вздохнув ещё раз, убийца потянулся к высокому голенищу, за которым был спрятан тонкий длинный стилет, но не успел: костлявые пальцы, опустившиеся сзади на широкую мускулистую шею, впились в тело, разрывая плоть и дробя позвонки. Иссохшая чуть ли не до состояния скелета мумия, ранее неподвижно лежавшая на лабораторном столе, получив команду хозяина, пришла на помощь, забирая у чужака не только жизнь, но и душу. Увы — слишком поздно…
«Слишком поздно, слишком поздно, — мысль билась в виски Гельда, пытаясь проломить тонкие кости и вырваться наружу. — Слишком поздно. Не успею. Не…» — старик понимал, что умирает. И что даже с помощью доступной в таком состоянии магии протянет не больше получаса. Нет, будь сейчас рядом целитель или хотя бы просто тупой крестьянин… Увы, его детище понимало лишь самые простейшие команды, и одно только объяснение, что следует сделать, могло занять значительно больше отпущенного некроманту времени.
«Слишком поздно, дитя моё. Слишком поздно я взялся за твоё создание. Предпочёл лишний раз проверить все расчёты, и вот… Прости меня. Мой мальчик. Моё творение. Тебе придётся начинать с намного меньшим, чем я думал. Но ты начнёшь. И ты выживешь. Если можно так сказать про немёртвого. И ты… Ты меня поймёшь. Потом. Когда-нибудь. Обязательно. Я надеюсь».
Испачканные кровавой пеной губы опять шевельнулись:
— Подойди. Когда я скажу: «Делай!» — ты сделаешь вот что…
Хребет с поэтическим названием Каменные Клыки славился тем, что всегда (во всяком случае, на памяти разумных) был границей. Какие бы войны ни бушевали, какие бы армии ни собирались, крутые тропы и почти неприступные перевалы оказывались непреодолимым препятствием для любого, кто желал расширить свои владения за счёт земель, расположенных по другую сторону подпирающих небо заснеженных вершин. Ни магия, ни отчаянная храбрость и ловкость смельчаков не могли преодолеть разреженного воздуха, ураганного ветра и лютых морозов, встречающих любого дерзнувшего взять штурмом голые каменные склоны. Только тайком, только медленно, каждую минуту рискуя сорваться в пропасть, угодить под камнепад или лавину. Только небольшими группами, соблюдая почти абсолютное молчание, страшась лишним словом разбудить гнев горных духов. Только так.